На-днях производилось в лондонском банкротском суде любопытное дело. Существовала когда-то фирма, занимавшаяся кожевенною торговлею. По какому-то стечению обстоятельств, — в котором были ли виноваты сами торговцы этой фирмы или нет, мы не знаем хорошенько, — дела фирмы несколько расстроились. Один из компаньонов хотел распутать их слишком незамысловатым образом: капитал уменьшился, потому считал он нужным уменьшить и торговые обороты фирмы; тогда фирма устояла бы, не впутываясь в долги, превышавшие размер ее средств. Не так думал разрешить затруднение другой компаньон, по фамилии Лоренс; он находил, что дела можно вести блистательным образом и предлагал к тому очень остроумный способ. Товарищ Лоренса не согласился с ним, устранился от участия в делах. Лоренс остался полным хозяином оборотов, и торговля фирмы пошла удивительно: с каждым годом расширялись ее обороты, с каждым годом все богаче и богаче жил Лоренс, осыпая богатствами всех своих помощников. Восхитительный успех продолжался, ни много, ни мало, ровно одиннадцать лет. В конце одиннадцатого года явился Лоренс, неожиданно сам для себя, неожиданно для своих сподвижников и для публики, в банкротском суде.

Тут остроумный способ торговли раскрылся весь начисто: он был гениален до прелестной простоты. Лоренс давал векселя на себя без счета; когда приходило время уплаты данных векселей, он уплачивал по ним очень исправно деньгами, полученными под другие векселя, выпущенные на сумму еще большую. Видя постоянную исправность уплат, денежные люди не колебались давать кредит Лоренсу; дисконтные банки ухаживали за ним с просьбами, чтобы он присылал им свои векселя для учета, присылал им как можно больше своих векселей. Счастливый негоциант выслушивал Просьбы с чувством собственного достоинства, отказывал многим желавшим давать ему деньги под его прекрасные векселя, уплата по которым так верна, и блаженными считали себя те дисконтные банки, брать деньги из которых благоволил он. Когда из показаний его самого и многочисленных свидетелей разъяснился такой ход дел, публика вместе с Лоренсом осталась в совершенном недоумении, зачем же, наконец, пришел кризис? Не было никакого основания останавливаться блистательным оборотам: почему не тянулось таким же порядком и на 21 год, и на 101 год, и на всю вечность дело, так беспрепятственно тянувшееся 11 лет?

Сам Лоренс, при всей своей коммерческой сообразительности, не мог понять этого. «Правда, — говорил он, — что своих денег у меня не было; правда, что, получив под свои векселя деньги у Джонса, я уплачивал Джонсу деньгами, взятыми у Смита, а Смиту — деньгами, взятыми у Брона, но и Джонс, и Смит получили уплату, продолжали верить мне, и Брон не сомневался, что получит уплату, да и действительно получил бы ее, потому что Джонс и Смит просили меня взять у них деньги под мои верные векселя. Отчего же вдруг приведен я в банкротский суд? Это нелепость, это вздор, это просто несчастье, и больше ничего как несчастье». Действительно, Лоренс был прав. Не было никакой причины ему становиться банкротом, кроме разве одной причины: несчастья, слепого несчастья, от которого не может иногда спастись негоциант никакою аккуратностью в уплатах. Но биржевые люди — банкиры, оптовые торговцы — нимало не были удивлены такою развязкою блистательных оборотов Лоренса.

Странное дело: эти биржевые люди, так хлопочущие о кредите, повидимому, только от кредита получающие возможность вести свои дела, все в один голос стали разъяснять публике, что одним кредитом прожить на свете никому нельзя, а каждый живет действительными доходами, получаемыми с действительного имущества, и если доходов слишком мало, если имущества нет или оно расстроено, то пользование кредитом скорее погубит человека, чем поможет ему. Странное дело, органы этих оборотливых биржевых людей, ведущих такие многосложные и мудреные спекуляции, каких никогда не только не суметь вести, но и никогда не понять нам с вами, читатель, некоммерческим людям, — органы этих гениальных спекулянтов, «Times» и «Economist», объяснили по поводу процесса Лоренса, что все биржевые и кредитные дела основаны не на каких-нибудь особенных выдумках, а исключительно на правилах, которые соблюдаются каждым рассудительным человеком между (нами, не коммерческими людьми, не имеющими никакого понятия о кредитных оборотах. Положим, например, что я — домохозяин и что я спрошу у какого-нибудь рассудительного человека, никогда не бывшего на бирже, не знающего разницы между акциями и облигациями, кредитными знаками и звонкою монетою, — положим, что я спрошу у такого человека: «как мне жить, чтобы не дожить до банкротства?

» Он скажет: «из получаемых вами доходов прежде всего поправляйте ваш дом, чтобы он мог приносить вам хорошие доходы. Сами вы проживайте только то, что останется у вас из доходов за ремонтом дома. Долгов на свои прихоти не делайте ни под каким видом и вообще будьте экономны». Я опять спрошу его: «но что же мне делать, когда мне кажется, что доходов с моего дома слишком мало для меня? » Он скажет: «тут нечего делать; когда доходы увеличатся, вы можете жить роскошнее, а теперь живите поскромнее». Я спрошу его: «но не моту ли я увеличить своих доходов надбавкою цен на квартиры? » Он скажет: «быть может, ваши соседи говорят, что вы берете с ваших жильцов слишком мало; быть может, жильцы других домов завидуют вашим жильцам, что они платят слишком мало; если так, вы можете набавить плату». «Нет, — скажу я, — соседи толкуют, что я и теперь беру за квартиры слишком дорого; жильцы говорят то же, но их слушать было бы нечего; жаль одного: половина квартир вечно стоят у меня пустые».