РОМАНИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНІЕ ВЪ ДѢЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. Кенсингтонскій омнибусъ принужденъ былъ остановиться; за нимъ остановился Гензомскій, за Гензомскимъ тележка для развозки посылокъ; потомъ остановилась Чеплинская повозка, потомъ Горнская, «Голубая королевская», «Атласъ» и двѣ ручныя колясочки. Проѣхала только королевская полицейская карета, и господинъ въ полицейской формѣ, который всегда сидитъ на придверной лавочкѣ снаружи кареты, продолжалъ такъ же спокойно читать свою газету, нисколько не обращая вниманія на остановку экипажей и на толпу. Этотъ черный глухой полицейскій ящикъ заставилъ на минуту толпу разступиться. Эй вы! голубой красавецъ! Не выйдетъ ли кто изъ вашихъ сѣдоковъ помочь бѣдной леди? Толпа не только запрудила улицу, но и на тротуарахъ сбилась, какъ крысы въ углу. Былъ морозный, ледяной зимній день; восточный вѣтеръ дулъ съ такою силою, что жегъ вамъ глаза. Но несмотря на стужу, толпа съ каждой минутой все увеличивалась. Со всѣхъ сторонъ сходились любопытные. Народу собралось столько, что никому изъ заднихъ рядовъ не удалось пробраться къ самому мѣсту происшествія и большая часть не знала, что именно случилось.
Что тамъ такое, Джимъ? Что тамъ, сметану что-ли опрокинули или съ какой нибудь леди приключилась истерика? Уже наступили сумерки и улицы начинали пустѣть; дневная торговля окончилась и дѣловые люди начинали расходиться по домамъ. Но только что успѣлъ полисменъ подойти къ женщинѣ, сидѣвшей на крыльцѣ чьего-то великолѣпнаго дома и сказать ей: «здѣсь сидѣть не годится, — уходите! » тотчасъ-же всѣ, кто шелъ, остановились, какъ вкопанные. Остановились и торговые джентльмены, спѣшившіе домой обѣдать, и няньки, катившія дѣтей въ колясочкахъ, и краснорядцы съ товарами и каменщики съ порожними возами, и разсыльные, и уличные мальчишки, и солдаты, и наклейщики объявленій, и почтальоны, и яблочники, — однимъ словомъ, вся разнородная масса, которая составляетъ лондонскую толпу. Какъ только показывался какой новый прохожій, сейчасъ его толпа подхватывала и онъ уподоблялся пробкѣ, попавшей въ водоворотъ, такъ что, наконецъ, толпа стала похожа на любопытное собраніе всевозможныхъ образчиковъ довольства и нищеты, красоты и безобразія. Самыя важныя дѣла пріостановились. Кандитерскій служитель не могъ двинуться, а у него на головѣ былъ замороженный пуддингъ въ жестяной формѣ, и этотъ пуддингъ, понемножку таявшій среди толпы, былъ заказанъ одинъ лицомъ къ званому обѣду и обѣдавшіе уже скушали дичь; не могъ двинуться и разсыльный съ электрическо-телеграфной станціи, а у него въ сумкѣ лежало торговое извѣстіе первой важности, только что переданное подводнымъ телеграфомъ; докторскій мальчикъ напрасно кричалъ самымъ строгимъ голосомъ, чтобы не давили его «апаратовъ»; напрасно силился пробраться слуга изъ моднаго магазина съ картонкой, гдѣ тщательно уложена была изящная наколка для одной леди; леди уже совсѣмъ была одѣта въ театръ и съ томительной тоской ожидала этого посланнаго, а посланный могъ только время отъ времени кричать: «да пропустите!
Да не напирайте! Вы мнѣ погубите всѣ перья и ленты! » И многое множество другихъ дѣлъ меньшей или большей важности пріостановилось. И надо было стоять и ждать, пока каждый изъ желающихъ удовлетворитъ свое любопытство. Она что-то не похожа на плутовку? Разумѣется и не похожа! Только, коли вы спрашиваете моего искреннаго мнѣнія, такъ я вамъ скажу, что по моему она хватила черезъ край. Встаньте! вскрикнулъ полисменъ и грубо схватилъ женщину за руку. Встаньте! нельзя вамъ здѣсь сидѣть на холодѣ, — слышите? У васъ нѣтъ квартиры, а? Меня выгнали съ квартиры… Она говорила такъ тихо, такъ невнятно, что плотникъ наклонилъ голову къ самому ея лицу. А у васъ нѣтъ никого, — нѣтъ ни родныхъ, ни друзей, которые бы васъ приняли? Нѣтъ, нѣтъ! я здѣсь чужая! И она тихо зарыдала. Ну, Билль, пойдемъ! Это просто какая-то плутовка и больше ничего! Докторскій мальчикъ, который тоже продрался въ первые ряды и глазѣлъ, вдругъ вспомнилъ, что долженъ несть пилюли больному ребенку, и кинулся слѣдомъ за тѣмъ, кого называли Биллемъ.
Послушайте, сказалъ полисменъ: — коли вы не встанете, такъ мнѣ придется отвести васъ въ караулку. О, благодарю васъ! отвѣчала женщина. Полисменъ все стоялъ около нея и не зналъ, какъ лучше поступить, а въ толпѣ начались различные толки; нѣкоторые увѣряли, что «она ужь почти дошла», другіе — что «она хочетъ разжалобить, да выманить что нибудь на выпивку». Нашлись впрочемъ такіе, которые говорили, что она больна и что ее надо тотчасъ же отвести къ доктору. Одѣньте-ка ее получше, да накормите ее, такъ увидите какая это красавица! Ее надо отвести въ рабочій домъ, замѣтилъ плотникъ. Всякій британецъ и всякая британка имѣютъ право требовать себѣ пищи и крова! Я объявляю, что это позоръ оставлять бѣдное созданье безъ помощи: умирай, какъ собака, на улицѣ! Разумѣется, это позоръ! разумѣется, это позоръ! Говорю вамъ, что ее не примутъ въ «Союзѣ», вскрикивалъ полисменъ, обращаясь во всѣ стороны: — и я не могу тоже держать ее въ караулкѣ. Вставайте, молодка, и пойдемте. Одно для васъ мѣсто и есть, это въ пріютѣ для бездомныхъ!