Поэтому не удивительно, что, когда обѣ м-съ Пайперъ вошли въ залу, Мэй посмотрѣла на нихъ далеко не съ тѣмъ почтительнымъ восхищеніемъ, какъ онѣ можетъ быть желали. Обѣ достопочтенныя миссъ были малорослыя полныя особы, съ вздернутымъ носикомъ, большимъ улыбающимся ртомъ и двойнымъ подбородкомъ; но миссъ Патти была малорослѣе, полнѣе и курносѣе своей даровитой сестрицы. Главная же разница между ними заключалась въ томъ, что у м-съ Полли ея собственные сѣдые волосы ниспадали по обѣимъ сторонамъ лица буклями, похожими на толстыя сосиски, а м-съ Патти носила парикъ также съ буклями, но свѣтло-коричневаго, такъ сказать, пряничнаго цвѣта. Обѣ сестры были въ шелковыхъ платьяхъ изъ толстой матеріи, и въ кружевныхъ чепцахъ съ цвѣтами. Болѣе же всего удивило Мэй чрезмѣрное обиліе ожерелій, цѣпочекъ и браслетокъ, которыми онѣ были украшены. На жирной морщинистой шеѣ м-съ Патти, она насчитала три ожерелья: одно коралловое, другое сердоликовое, а третье изъ какихъ то сѣрыхъ бусъ, спускавшихся почти до тальи. На м-съ Полли былъ, въ числѣ прочихъ украшеній, уборъ изъ какого то матеріала, очень похожаго на красный мраморъ, ограненный въ видѣ осьмиугольниковъ.

Оба, конечно, с телохранителями и референтами. Улыбнулись, пожали друг другу руки, сели по разные стороны стола. Вспомнились первые шаги перестройки. «А зачем же я всё это делал? Ведь был же у меня, наверное, какой-нибудь план». И в самом деле. План, кажется, был, но какой именно, Михаил Сергеевич, сколько ни напрягался, вспомнить не смог. Как-то мне пришлось разговаривать с одним очень учёным американцем. Я ему рассказывал о жизни в Советском Союзе, которую он себе представлял довольно смутно. И очень удивлялся. И спрашивал, а почему это таким образом устроено, а не таким? А потому, отвечал я, что это соответствует марксизму. А почему нельзя сделать так-то? А потому что это будет противоречить марксизму. Американец меня слушал-слушал, а потом с чего-то вдруг разволновался, вскочил, стал бегать по комнате, размахивать руками, хлопать себя по лбу. Я в вашей жизни могу понять многое. Но я не понимаю одного: почему в век компьютеров, лазеров, атомных реакторов и космических кораблей, вы двумя руками держитесь за учение этого парня, который в жизни не видел даже простой стиральной машины.

Что сказать на это? Без подразумеваемой оговорки, я не мог бы согласиться ни с Равиньоном, ни с вами. Позвольте мне лучше смолчать. Перечитав еще раз ваше письмо к редактору «Дня», я нашел в нем несколько решительных заявлений, несколько намеков, советов и требований, о которых мне не пришлось еще сказать ни слова. Чтоб не быть перед вами в долгу, я постараюсь отвечать на все порознь и вкратце. Об одном лишь прошу заранее вас и читателей: не ждите от настоящего моего письма никакой связности; я иду по вашим пятам и подбираю оброн. Кирилл и Мефодий, говорите вы, «вербовали славян в духовное подданичество папе», то есть проповедовали папизм, и потому латинская церковь причислила их к лику святых. Кроме как в латинских святцах, нигде бы конечно им и не встретиться. Впрочем «мертвии срама не имут» и не протестуют, ваши это знают, и за недостатком живых крадут у православия покойников. Кстати, припоминаю я, что лет двадцать тому назад один из ваших собратьев вместе с покойным Чаадаевым решили на Новой Басманной признать папистами Киевских великих князей Ярослава и Изяслава, поговаривали даже о том, не захватить ли за один раз преподобного Сергия Радонежского, митрополита Филиппа и патриарха Никона, но, кажется, нашли, что еще рано.

Теодоръ узналъ объ этомъ и предложилъ свои услуги на такихъ условіяхъ. Предложеніе было принято. Ни лордъ Кестлькомбъ, ни Люціусъ не любили Теодора, но терпѣли его изъ личныхъ выгодъ, хотя обходились съ нимъ очень свысока. Этого послѣдняго обстоятельства Теодоръ, конечно, не сообщилъ м-съ Дормеръ-Смитъ, напротивъ, онъ умѣлъ дать ей понять, что и дядя, и кузенъ относятся къ нему очень благосклонно, чѣмъ, конечно, еще болѣе утвердился въ ея добромъ мнѣніи. Онъ, право, премилый молодой человѣкъ, — сказала она мужу, когда Теодоръ уѣхалъ: — я понять не могу, какъ тогда на него нашла такая блажь; должно быть сама Мэй какъ-нибудь вызвала его на это, конечно, безъ намѣренія. Но теперь объ этомъ и говорить не стоитъ. Знаешь-ли что, Фредерикъ, онъ совѣтовалъ мнѣ не допускать короткости между Мэй и его мачихой, и я нахожу, что онъ совершенно правъ. М-съ Бренсби теперь въ Лондонѣ въ весьма незавидномъ положеніи, и чтобы добыть денегъ, выдумала пускать къ себѣ жильцовъ! Вѣдь, это ужа
сно. Посуди самъ, можно-ли допустить, чтобы Мэй дружилась съ подобной особой.

Это было справедливо въ одномъ отношеніи: старуха платила въ пансіонъ за Мэй, правда, не особенно аккуратно, а все таки платила. Но въ одинъ прекрасный день достопочтенная Анна Миранда Чефингтонъ сняла въ послѣдній разъ свой черный парикъ и ея хмурыя брови разгладились въ непробудномъ снѣ. Получивъ отъ сестры телеграмму о смерти матери, капитанъ поспѣшилъ въ Англію, но поспѣшность эта все таки была, вѣроятно, не очень велика, такъ какъ онъ пріѣхалъ лишь спустя нѣсколько часовъ послѣ похоронъ. М-r Дормерѣсмитъ былъ нѣсколько раздраженъ такимъ промедленіемъ и даже замѣтилъ женѣ, что Огустусъ всегда нарочно опаздываетъ тамъ, гдѣ бы нужно было помочь въ хлопотахъ, и намѣренно распорядился такъ, чтобы поспѣть только къ чтенію завѣщанія. Но ожиданія всѣхъ, которые надѣялись получить что нибудь хоть послѣ смерти отъ особы, не дававшей никому ни пенса при жизни, были горько обмануты. У старухи капиталовъ не нашлось; оказалось, что она тратила все, что получала, даже на похороны денегъ не осталось; m-r Дормеръ Смитъ принялъ всѣ расходы на себя и вошелъ для этого въ долги, съ которыми расплатился уже спустя нѣсколько мѣсяцевъ.